«Расстриги» – о выгорании, одиночестве и жертвах

Фильм «Расстриги»: пастырское выгорание ни при чем

Своими впечатлениями от просмотра поделился Владимир БЕРХИН, публицист, руководитель фонда «Предание».

Просмотр фильма собрал многих известных московских священников, а также главных редакторов и журналистов некоторых православных СМИ. На фото: прот Николай Балашов, иг. Петр (Еремеев)

Вчера вечером в московском храме пророка Илии в Черкизове собралась весьма представительная компания московских священников и мирян, дабы посмотреть кино. Предлагавший к просмотру документальный фильм называется «Расстриги» (снят продюсерским центром DC-Фильм). В фильме сделана попытка показать судьбу нескольких священнослужителей, по тем или иным причинам от своего служения отказавшихся. Организатором просмотра выступил арх.Савва (Тутунов).

Фильм снят в обычной сейчас документалистской манере – без закадрового текста, тягучий, неспешный, состоящий из длинных планов и малосвязанных реплик, которые ,по идее, должны складываться в общую мозаику и рождать какое-то общее впечатление. Журналист Ксения Лученко, а она, в отличие от меня, в кино разбирается, сказала, что это нормальный современный киноязык, сложный в использовании, и что решения авторов фильма использовать именно его – это заявка огромной важности и большой смелости. Пользоваться этим языком сложно.

Я не вижу большого смысла пересказывать содержание. Скажу лишь, что заявленная организаторами просмотра «пастырского выгорания», оставления священником служения по причине разочарования в себе как служителе, в вере как таковой, по впечатлению собравшихся, в фильме скорее не раскрыта. И герои молоды, и метод не позволил раскрыть их подробно, и уж очень просты и безыскусны их истории. Никто из них не шёл в никуда и не бежал сломя голову от охватившего его кризиса – наоборот, в фильме чересчур ясно показано, куда и зачем они направили стопы свои. (Поясним, что из трех героев фильма двое ушли от священства «из-за женщины».) Из-за чего постоянно хочется решить – почему они их направили именно так.

Если смотреть его неспешно, не на мониторе компьютера, а на более серьёзном экране, вдумываться в детали – то возникает эффект, похожий на поездку рядом с людьми в поезде дальнего следования. Вот человек сказал что-то о себе, вот ты услышал кусочек телефонного разговора, вот неожиданные эмоции, вот он общается с семьёй или решает конфликт – и из этих пятен как-то складывается образ. Незавершённый такой, будто туманный. И вот можно этот образ рассматривать, додумывать, что-то близкое в нём ловить.

Собрание фильм покритиковало за излишнюю невнятность и нераскрытие заданной темы и перешло к обсуждению ситуации священнического «ухода» со всех сторон.

Вспомнили и правило «рук ни на кого не возлагай поспешно», о. Алексий Уминский сказал про одиночество священника, который со всех сторон – и для епископа, и для собратьев, и для прихожан есть зачастую голая функция, а поговорить ему по душам не с кем и поддержать его некому. С другой стороны увидел проблему о. Всеволод Чаплин. Фильм вообще способствует погружению в воспоминания, и о. Всеволод стал вспоминать, что очень многие из тех, кто когда-то начинал в стране православное возрождение, со временем перестали служить – и ответственность за это решение лежит на них самих, не понесших разницы между служением Богу и стремлением к мирским, даже вполне благим целям.

После просмотра все получили возможность высказаться. На фото: арх. Савва (Тутунов), Владимир Берхин

Конечно, вопросов к фильму возникает много – неясно, например, кому его показывать. Потому что семинаристам он покажется, как сказал кто-то из присутствующих, «сказкой со счастливым концом» – люди ушли, но живут ведь как-то, мирянам он расскажет о проблеме, которая их не касается, а священство и так в общем-то всё про себя знает. Тем не менее, создателей фильма благодарили все – даже те, кому фильм, как о.Максиму Козлову, совсем не понравился.

Фильм действительно ставит новую проблему, о которой раньше в общем церковном пространстве не говорилось как о проблеме, а только как о чьих-то грехах. Авторы попытались подойти к судьбам бывших священников не как к материалу для обличения, а сделать попытку понять – что происходит в душе того, кто уходит и как он живёт после того, как разрыв со служением станет фактом. Постаравшись сделать это аккуратно, без оценок, излишних акцентов или намёков. Получилось ли – мне показалось, что да, собранию, что скорее не получилось.

Но в любом случае – вопрос задан, попытка поговорить на заявленную тему новым языков сделана. И вот за это, за попытку и постановку проблемы – авторам, несомненно, большое спасибо.

Фильм «Расстриги»: апология отступления?

В пастве такая неопределённость производит сложные чувства. «С нас-то что спрашивать. Священники с монахами – и те не выдерживают». Были ли трудны условия, в которых служили батюшки? Да, несомненно. Были ли причины для того, чтобы сойти с дистанции? Пускай, что с того. Причины найдутся у какого угодно отступления, у любой слабости в мире. И, если захочется, можно бесконечно снимать сериалы о преступивших — разведённых супругах, матерях, бросивших своих детей, о проститутках и уголовниках. Получатся проникновенные истории и наверняка симпатичные персонажи. Единственный вопрос – для чего? Для того ли, чтоб подтвердить власть обстоятельств над человеком и естественность отступления?

На прошлой неделе мне пришлось ехать поездом из Москвы, и места по соседству, в купе заняли молодые люди-конвоиры, сотрудники уголовного розыска, вместе с задержанным. Вертлявый, общительный воришка лет сорока, очевидно, желал свести счёты «с этими, из божественных». Он, честно сказать, умучил меня доказательствами до позднего вечера своей невиновности и греховности Церкви. Многое, про что он говорил, было правильным и лежало, что называется, на поверхности. Биография его включала все причитающиеся жанру подробности. В ней были и злодей-отчим, насиловавший малолетнюю сестру, и неудачные встречи и соприкосновения с миром Церкви, и бесприютность на воле, и несколько ходок в тюрьму-дом родной… Вот только абсурдно выглядело решение – провести жизнь в шкуре уголовника-рецидивиста. Вся апология из-за этого хромала. Чьими устами. Выходило, что преступление – это как бы и не преступление, не вопрос выбора, а логики всей окружающей жизни. Буквально каждый может стать вором (расстригой?), окажись он на том же самом месте.

Лев Николаевич Толстой, напомню, пришёл к сходным выводам. В «Воскресении» писатель выводит классификацию преступников, подразделяя их на пять «разрядов»: (1) жертвы судебных ошибок; (2) осужденные за поступки, совершенные в исключительных обстоятельствах; (3) наказанные за то, что они совершали, по их понятиям, самые обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые, по понятиям чуждых им людей, писавших законы, считались преступлениями; (4) зачисленные в преступники потому, что они стояли нравственно выше среднего уровня общества; (5) люди, перед которыми общество было гораздо больше виновато, чем они перед обществом. Собственно виновников и преступивших в классификации Л. Н. Толстого нет. Сумма зла окружающего общества настолько велика, что для падения достаточно стечения обстоятельств.

Те же идеи воскрешает дискуссия после фильма «Расстриги». Примеры преступления обетов становятся отправной точкой к переосмыслению и критике церковной действительности. «Расстрига» — характеристика не человека, а либо церковного конфликта, либо общих условий, либо случайного положения вещей, однако ответственность так или иначе лежит на других. С нятие сана или, как вариант, расцерковление по какой-то причине больше и лучше другого свидетельствуют о положении Церкви. Ибо от добра добра не ищут и из хорошего места, надо полагать, никто не уйдёт. Понимание веры таким образом становится пониманием от противного. По болящим и немощным предлагается поверять целое. Удивительным в ходе обсуждений начинает казаться не то, что конкретные лица оступились. Непонятно, как при таких вопиющих условиях у нас до сих пор остаются служащие батюшки, не переженившиеся монахи и не повредившиеся умом, сохранившие верность браку жёны священников. И всё это, всё светопреставление и переворот в умах – с непонятным, парадоксальным восторгом. Хотя, объективно, тема ничтожна перед лицом собратьев-священников, хлебавших с расстригами одну жидкую семинарскую кашу, принявших на попечение руины, не имевших покоя и сна, не видевших первых шагов своих малышей, многих семейных радостей, но, несмотря ни на что, – устоявших.

Я мирянин, не священник, и есть специфические стороны, о которых мне сложно судить. Но тема расстрижения, отказа от обязательств, снижения планки соотносима не с одним пастырством; есть более общее измерение. В Церкви ли, вне её, нас борет один дух уныния и одно пожелание более лёгкого образа жизни. Откуда взялось, что условия для молодого врача, офицера, педагога неравноценны с условиями для молодого священника? Всё то же обучение бросанием на глубокую воду. Всё та же скудость условий, материальные проблемы, жилищный вопрос, как у одного моего родственника, с детства мечтавшего работать оперативным хирургом. Непонимание у руководства, цинизм и интриги от сослуживцев… Чем лучше? И жёны уходят, устав ожидать счастья… С одной разницей: на церковность валить не приходится, она не причём. А просто таков нынешний век, что не терпит идеалистов. Решил служить людям – неси, так сказать, тяготы и лишения. В то время, как более проворные однокашники заняты «маркетингом медикаментов» — коррупционными схемами с участием медперсонала поликлиник. Или втихую распродают оборону.

Да, грех в Церкви воспринимается резче, обидней. Многое колет глаз, устроено не так, как хотелось бы. Многое против человека и возлагает неудобоносимое бремя. Но Вы лично, читатель, любите Церковь из-за того, что в Церкви всё гладко и чисто? Или потому что в ней Христос? Легкую жизнь христианину никто не обещал. Апостол Павел говорит к Тимофею, что все хотящие жить благочестиво будут терпеть лишения. Все, в Церкви – не исключение.

Тогда что делать, когда опыт христианской жизни горчит, и церковность представляется в переплетении тысяч проблем? Сергей Иосифович Фудель, духовный писатель-философ и исповедник, упоминает о тягостном состоянии, когда образ святой Церкви распадается и вместо нее видится область неверия и нелюбви, внешности без содержания, лицемерия и тщеславной пустоты, оцеживания комаров и поглощения верблюдов, холода и равнодушия души. Человека мучат сомнения и он готов думать, что единственное и величайшее дело, для которого приходил Христос, — созидание Церкви, Непорочной Невесты Божией – не удалось. Это призрак Церкви, её тёмный двойник пытается создать впечатление, что иной Церкви, кроме него, нет. «Обман действовал всегда, — замечает автор, — но более крепкие люди, противодействуя ему, всегда искали и всегда находили истинную Церковь: шли к людям не только правильной веры, но и праведной жизни. Они-то и есть истинная Церковь…»

Второе немаловажное условие. Тот, кто желает хранить в себе святыню истинной Церкви, обязан не только любить и скорбеть о недостатках, но и иметь постоянное покаяние в себе самом. «Не убивал ли я любовь Христову?» Тогда яд двойника перестает действовать. Ибо при постоянстве покаяния, говорит Фудель, любовь неодолима.

Фильм «Расстриги»: пастырское выгорание или поиски свободы

Все вместе — документально-публицистический фильм «Расстриги», презентация которого в закрытом формате состоялась вечером 16 января в гостиной московского храма Илии Пророка в Черкизове.

Создатели ленты — режиссер Эрланд Кельтер, операторы иерей Роман Бычков и Марат Хабибуллин, а также режиссер монтажа Петр Каминский, — попытались простым кинематографическим языком рассказать о тех, кто по самым разным причинам решил оставить священнослужение. Смогли ли они найти себя за стенами Церкви, счастливы ли, ощущают ли себя по-настоящему свободными? На эти и многие другие вопросы сегодня ни у кого, даже, кажется, у героев ленты, ответов нет, но сама картина вызвала бурную дискуссию и подняла одну из болезненных и актуальных тем современной Церкви — проблему «пастырского выгорания» и расцерковления духовных лиц.

Несмотря на то, что вопрос расстрижения священнослужителей не нов, и на протяжении почти всей истории Церкви существовали расстриги, в России этот феномен до недавнего времени изучался мало. Лишь последние годы на него стали обращать пристальное внимание. «Если подходить с точки зрения психологии к тому, что есть профессиональное выгорание, то здесь присутствует три обязательных основных черты: эмоциональное истощение, деперсонализация, то есть способность воспринимать другого человека, с которым общается священник как человека, а не как функцию или вещь, и последнее — глубокое разочарование в своей профессиональной пригодности», — пояснил эксперт по этой проблеме проректор по научно-богословской работе Московской духовной академии протоиерей Павел Великанов.

В последние два десятилетия свободы вероисповедания к только психологическим аспектам добавились еще и социальные. В уже незапрещенную на уровне властей Церковь потянулись люди, очарованные новыми перспективами религиозной жизни и увидевшие в них обширное поле для собственной деятельности. А как таковые вопросы духовности и Евангельских истин их интересовали в меньшей степени, считает председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин. «Когда православное „движение“ возрождалось в конце 1980-х — начале 1990-х годов, в Церковь пришло много людей. Но многих из них сегодня в Церкви нет. Некоторые ушли из-за того, что они стремились не к царству Божию, а хотели на земле реализовать себя в некотором внутрицерковном действии. Такие люди ставили перед собой программу сделать из Церкви некую силу, которая бы привела Россию к демократии или, наоборот, к самодержавию. А когда спустя какое-то время у них это не получалось, они уходили».

Еще одна причина «профессионального выгорания» таится в том одиночестве, в котором порой оказывается священнослужитель. Молодые, только что рукоположенные священники, зачастую не имеющие никакого жизненного опыта, внезапно оказываются в ситуации, когда вокруг них нет никого, с кем можно было бы поделиться, узнать совета, спросить, уверен настоятель храма Святой Троицы в Хохлах протоиерей Алексий Уминский. «Человеческую исповедь слушать непросто. Конечно, можно закрыться, можно сделать вид, что ты ничего не слышишь. Но если пропускать какие-то вещи через свое сердце, то оно начинает болеть. И если в этот момент не с кем поговорить, если приходя домой, ты видишь, что твоя жена от тебя отворачивается, то священник просто остается один, никому не нужным и никем не замеченным. И тогда он не выдерживает эту тяжелейшую ношу священства».

Одним из самых известных на сегодня «расстриг» считается актер, режиссер, сценарист и запрещенный к служению отец Иоанн Охлобыстин. В показанной ленте речь идет и о нем. Правда, как признались создатели картины, сам Охлобыстин от съемок отказался, а потому в его новелле лишь фрагмент выступления бывшего священника на презентации собственной «Доктрины 77» в Лужниках. На экране — полупустые трибуны, весьма скромные аплодисменты и показательный одинокий уход с импровизированной пирамиды в никуда.

Стоила ли эта сиюминутная слава сана и насколько виновата сама Церковь в том, что священники, в конце концов, выбирают другой путь? Настоятель Илиинского храма в Черкизове, заместитель управляющего делами Московской Патриархии архимандрит Савва Тутунов уверен, что сегодня пришло время если не бить в колокола, то активно обсуждать проблему. Не только кулуарно, как это делается многие годы, но и выводить ее на официальный уровень обсуждения. «Об этих вопросах мы знаем давно. Премьера фильма — это лишь повод поднять эту тему. Ведь здесь присутствуют и высокопоставленные представители синодальных учреждений, от которых зависит вопросы организации многих сторон жизни Церкви, присутствуют педагоги духовных учебных заведений и православных школ, от которых зависит подготовка будущих пастырей. И кому как не нам поставить вопрос о том, что к внутренней мотивации семинаристов, будущих семинаристов, молодых людей, которые желают служить в Церкви должно быть самое пристальное отношение, также как и к внутренней мотивации молодых и не только молодых священников. Иногда семинарист или священник теряет эту внутреннюю мотивацию, но никто на это не обращает внимание. Никто ему не помогает. Вот о чем надо говорить и что надо исправлять. Надеюсь, что эта встреча поможет поднять проблему и попытаться решить ее».

За последние годы в Русской Церкви было предпринято немало шагов к тому, чтобы разрешить проблему расстрижничества. В частности, на Архиерейских Соборах принимались постановления об увеличении возраста рукополагаемых священников. Однако, по причинам острой нехватки духовенства в храмах и церквях страны, эти предписания священноначалия все еще не всегда могут соблюдаться в полной мере. Вероятно, решением вопроса было бы и то, если бы еще на собеседованиях при поступлениях в духовные училища и семинарии, опытные преподаватели производили бы выбор и отбор тех, кто идет в Церковь не по сиюминутной увлеченности новым и неизвестным, но столь притягательным, а по велению души, сердца, и, главное, собственной веры. И, конечно же, необходимо, чтобы в семинарии будущих батюшек готовили ко всем сложностям выбранного пути, честно рассказывали о том, как непросто нести конкретно этот — священнический — крест. Возможно, часть и вовсе бы отказалась от священничества, выбрав более простой мирской путь самореализации. Но тогда бы, наверное, едва ли могло прозвучать едкое и колкое им в след «вляпаться в священство» и, как итог, не менее обидное «расстрига».

Расстриги

Фрагменты из интервью Александру Солдатову на канале “Новой газеты”
Александр Солдатов: Вы же знали все эти случаи в 90-е годы и в 80-е, и тогда вас это к таким выводам не приводило, наверное.
Протодиакон Андрей Кураев: Много зависит от того, под каким соусом это подаётся, с чьей позиции. Это сейчас я рефлексирую и понимаю, что я оказался в самом гнезде этих товарищей. То есть такие карьерно ориентированные монахи, которые со мною учились, как теперь я понимаю, похоже, были из этого клуба, многие из них. И от них я эти шутки и намеки слышал. Меня они в свои «таинства» не посвящали, но какие-то шутки на эту тему постоянные были, рассказы, и так происходила некая банализация зла.
У меня в памяти такой эпизод: я только поступил в семинарию… Буквально: сентябрь – поступление, а вот уже ноябрь подарил нам длинные каникулы: в 86-м году 7 ноября пришлось на пятницу, и поэтому нерабочими оказались целых три дня. На моем курсе семинарии учился был настоящий живой иеромонах, причём приходской, не из лавры. Отец Георгий Дегтярев уже был иеромонахом, когда поступил в МДС. Он продолжал служить на приходе в Тейково, в глубинке Ивановской области, но при этом не был заочником. То есть поскольку в его сельском храме на буднях делать нечего, он лишь на субботу-воскресенье уезжал к себе на приход, а в будние дни сидел с нами за партой и учился. (последюущая жизнь этого прихода тут https://diak-kuraev.livejournal.com/1630572.html).
Он был моим ровесником, может быть, даже на год помладше, чем я. И вот он пригласил часть нашего класса к себе: «Ребята, приезжайте ко мне на вот эти ноябрьские праздники». Для меня это было жутко интересно, потому что я москвич, домосед, я страны не знал, а здесь такая возможность поехать в глубинку поехать, да еще на живой приход посмотреть! И вот он в один из дней нашего гостевания о. Георгий возит нас по округе. Где-то храмы заброшены, но где-то теплится какая-то жизнь. Заезжаем в одно село – там стоит явно действующий храм-красавец, но мы проезжаем мимо, и о. Георгий не знакомит с местными священниками. В машине идёт обсуждение этого прихода, и вдруг мелькает такая реплика: «А здесь у нас крепкая монашеская семья». Все захихикали. Я по наивности спрашиваю: «А что это значит?». Выясняется, что тут монаха служат, и они, кроме того, ещё и какого-то мальчика усыновили и совместно им пользуются. И тут я, поняв, о чём речь, спрашиваю, как же так можно, как же они могут служить? В ответ я услышал абсолютно спокойную реплику: «Ну а какие проблемы? Они просто другу исповедуются перед литургией и отпускают друг другу грехи».
Потом этот сюжет я уже услышал в фильме «Дети священника» — замечательном фильме, снятом хорватским режиссёром по польской литературной основе. Там финале умирает священник умирает, и оказывается, что весь фильм это его предсмертная исповедь. В последнем кадре в окоем камеры выходит другой священник, присланный из епархии для принятия исповеди собрата и говорит: «Ну отец, ты же знаешь, какие слова я должен произнести». И тут вдруг умирающий священник его останавливает: «Не надо. Что пользы в том, что мы без конца отпускаем друг другу грехи?». И по сюжету всего фильма это очень оправдано… Но это уже потом, это на другом уровне осмысления. А тогда меня по молодости, эта формула меня и ужаснула и рассмешила. Те мои собеседники все же имели много больший опыт жизни в церкви, чем я, недавно крестивший неофит, вообще впервые в жизни увидевший сельский приход. Рядом сидят более старшие товарищи, более церковные, с детства иподиаконы всяких знатных архиереев знатных, и они спокойно это обсуждают, их это не фраппирует. Ну ладно. Наверно, просто мне надо достигать той же меры бесстрастия и неосуждения…

— Вот как раз вопрос из чата поступил, который можно с этой темой связать. Наверное, Вы с пониманием относитесь к современному феномену разочаровавшихся священников? Тут приводятся разные имена: Анцибор, Свердлов и другие, которые открыто заявляют о прекращении служения, расцерковлении, кто-то даже об утрате веры. Будет ли набирать обороты это явление?
— Русская Церковь в своем возрождении похожа на воздушный шарик: пока он маленький, рисунок мишки или поросёнка на нем кажется масеньким. Когда же шарик раздувается, то маленький поросёнок превращается в большую свинскую морду. Ну точно так же у нас — всего становится больше. Больше монастырей, больше семинарий, больше ЮТуб-каналов церковных и так далее, и тому подобное. И в том числе, конечно, возрождается классический сюжет – расстриги. Я ещё лет десять назад помог в создании фильма на эту тему. Конечно, он не был на экранах, но в интернете, кажется, можно найти. «Расстриги» – так и называется. Там я подсказал несколько имён, несколько вопросов как раз для авторов этого фильма.
Тема серьёзная. Она, конечно, отличается от того, что было в былые времена, до революции. Сегодня это вообще серьёзный вопрос, скажем так.

— Это вопрос о смене эпох, я бы сказал. Я не хочу говорить о статистической тенденции, меня больше интересует, является ли это неким духом времени, модной тенденцией?
— Нет, это гораздо более серьёзно, чем мода. Речь идёт о серьёзной вещи. О претензии на всецелый контроль над жизнью человека. Это касается темы семьи и брака. Скажем, традиционная христианская модель брака – один брачный союз на всю жизнь – известна. Если этот брачный союз в перспективе продлится где-то 20 лет (в Средние века особо дольше не жили) то тогда понятно. А сегодня впереди может быть у супругов 80 лет жизни, и совсем не очевидно – смогут ли и должны ли они все эти небозримые годы быть вместе.
Другая часть этого вопроса: можно ли человеку дать профессию на всю жизнь в условиях динамично меняющегося общества, культуры и в условиях большой продолжительности жизни? Чему учат человека сегодня в школе, в университете? Если он что-то вызубрит, то, что он вызубрил, довёл до автоматизма, уже через 10-15 лет может оказаться совершенно ненужным. А впереди у него может быть еще полвека работоспособности… Это серьёзный вопрос, предмет для серьёзной дискуссии среди педагогов, психологов и социологов.
Дальше перейдём к нашей области. Вот мне, скажем, очень нравится у католиков идея о том, что можно приносить временные обеты. Тот же обет, скажем, целомудрия, дать не на всю жизнь, а на три года. А там посмотрим. У нас если ты поступил послушником (если даже не трудником) в монастырь, а потом всё-таки ушёл, то тебя будут виноватить, виктимизировать всю жизнь. Мол, ты предатель и так далее.
Это касается и вопросов священного сана. В принципе, православие в этом смысле мягче, чем католичество, потому что у нас есть опция, которой нет у католиков, которой нет и в нашем каноническом праве, но в реальности она есть, — это временный запрет на священнослужение. Помню, лет 10 назад об этом попросил отец Иван Охлобыстин. Он сам обратился к только что избранному Патриарху Кириллу,: «У меня такая сложная ситуация, есть масса кинопроектов, которые мне интересны, а мой настоятель отец Дмитрий Смирнов не выплачивает мне содержание, на которое я могу там кормить своих шестерых детей. Поэтому прошу отпустить меня на вольные хлеба». И Патриарх издал очень мягкую резолюцию — мол, «запрещается в служении, пока не определится с самим собой». То есть тебя могут отправить в запрет или ты сам можешь проситься в него на какой-то срок. Это не лишение сана. Потом ты можешь вернуться. Кстати говоря, мне кажется, что человек, который побывал в отставке и в опале, потом становится лучшим управляющим, чем до этого.

— Это можно отнести, наверное, и к Вам.
— Может быть, и так, да. Священство – это онтологическое клеймо или просто функционал? Для католиков это онтология. По их мнению, сан неснимаем даже решением Римского Папы. Даже если ты ушёл в раскол, тебя отлучили от Церкви, все равно ты священник и в некоторых случаях даже можешь исполнять свои клерикальные обязанности. Но в той версии православия, которая была представлена у любимого мною отца Николая Афанасьева в парижской богословской школе, предполагается, что священство – это функция, которой община наделяет тебя. То есть община первична по отношению ко всему. Если община не видит в тебе своего священника, соответственно, ты свободен. И человек может на какое-то время находить для себя какие-то иные опции, более важные, а потом, может быть, вернуться.
В общем, здесь есть некое поле для серьёзных, в том числе богословских, размышлений. Нельзя тему расстриг сводить к просопографии, к обсуждению того, кто и почему снял с себя сан, или был его его лишен. В этом вопросе есть богословское измерение.