«Франкофония» – о невозможности войны, и об океане внутри нас

Фильм Сокурова «Франкофония»: государства без музеев немыслимы

Поделиться сообщением в

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

В пятницу в Венеции — мировая премьера фильма Александра Сокурова «Франкофония».

Об этом блоге:

Ольга Шервуд — киножурналист, кинокритик, академик российской Академии кинематографических искусств «Ника». Член Экспертного совета российской премии кинокритики и кинопрессы «Белый слон».

Много лет наблюдает отечественный кинопроцесс и еще не отчаялась.

Помните, каким кадром заканчивается бесподобный «Русский ковчег»? После полуторачасового беспрерывного путешествия по залам Эрмитажа, по трем векам, по истории поистине неизбежных, неотменимых взаимоотношений России и Европы Автор, и зрители вместе с ним, оказываются на крыльце великого музея, этого спасительного ковчега. А перед ним — огромное водное пространство, море или океан, где поднимаются какие-то пары, а в тумане взбухают и опадают волны.

«Русский ковчег» стал самым знаменитым в мире произведением Сокурова из полусотни созданных им картин, игровых и неигровых, коротких и многочастевых. В 2011 году киноманы не удивились, узнав о «луврском» замысле режиссера, и понимая, что эти две работы неизбежно срифмуются, стали ждать чего-то особенного.

Теперь зрители вознаграждены, особенно знатоки сокуровских фильмов. «Франкофония» выросла из них. И не имеет аналогов в мировом кино. Не случайно в Венеции картина уже отмечена Призом Фонда имени Миммо Ротеллы (Fondation Rotella Award); в мотивации награды имя режиссера упомянуто рядом с именем Казимира Малевича: «Малевич, Ротелла и Сокуров принадлежат к истинным новаторам в искусстве».

«Франкофония» — это авторское размышление об искусстве и культуре в веках: как они соотносятся с войной, государством, Империей, Республикой, гуманитарными ценностями, менталитетом народов? О смысле практической истории. О стыде, гордости, безумии, доверии, долге. О хрупкости гуманитарного вообще; единственно работающем рецепте: с детства видеть красивое (увы, и он далек от панацеи).

О тихом противостоянии людей культуры разрушению любого рода.

«Франкофония» и начинается тихим закадровым звуком постукивающих клавиш – и нервным Атлантическим океаном на экране сокуровского компьютера. Капитан Дерк, друг режиссера, ведет через шторм свой корабль, рискуя потерять в этом аду музейные экспонаты в контейнерах.

Только Александр Сокуров может начать фильм столь прямой и бесхитростной метафорой: океан жизни – и не утонуть в ней, испытывая этим образом свое бесконечно усложняющееся повествование.

Зрителю придется соответствовать этой сложности.

Идентификация музея

«Зачем мне этот океан. » — говорит Сокуров. В отличие от «Русского ковчега», теперь Автор даже появляется в кадре — в своем кабинете. Нерв истории вибрирует там, где океан бушует: в мозгу и в душе художника, ведущего свое неожиданное расследование негибели шедевров Лувра в годы войны. Кто еще подумал об историческом опыте на фоне нынешних катастрофических утрат памятников? А Сокуров уже десяток лет – последовательный градозащитник.

«…Зачем мне этот океан? Пусть живет рядом с нами своей жизнью. Зачем нам познавать эту стихию. Есть же у нас наши города. Наши уютные теплые квартиры».

Камера Брюно Дельбоннеля взлетает над узкой улочкой – над Парижем. «Об этом городе я в последнее время думаю часто. Ведь здесь где-то Лувр».

Так легко начинается основной сюжет, герои которого встретились при оккупации Франции нацистской Германией. Мы видим фюрера, который ищет главный музей мира, и хронику Парижа, объявленного открытым городом. Вот он пуст, вот тянутся караваны отбывающих в Виши или бегущих от неприятеля (о, какое слово!), а вот жизнь, не отличимая от мирной, — кафе, прекрасные девушки, духовой оркестр…

К кабинету директора Лувра и всех национальных музеев Франции Жака Жожара подходит граф Францискус Вольф-Меттерних, высокопоставленный представитель немецкого командования; на его визитке значится Prof. Dr. Залитый солнцем коридор. Мраморный длиннобородый европейский предок — свидетель их встречи. У немца усы и голубые глаза, он сивый. Француз кареглазый темный шатен, пиджак в тон; оказывается, такой коричневый – цвет выжидания, внимания… Это актеры Беньямин Утцерат и Луи-до де Ленксен.

Между хроникой и появлением героев, с которыми Автор впоследствии непринужденно вступит в диалог, — кинохлопушка с названием Francofonia. Мы предупреждены: это — версия исторических событий. Она дополнительно маркирована оптической звуковой дорожкой по левой стороне кадра; подобная бегущая волнистая белая линия резала глаз и в сокуровской «Сонате для Гитлера» (1979).

Миссия графа и его Kunstschutz (примерно: отдел охраны памятников) – обеспечить защиту произведений искусства, начиная с замков и соборов, на территории Рейха.

Сокуров утверждает: созданное художниками есть главный трофей всех войн в истории (попутно напоминание: сколько кораблей, везущих статуи, рельефы и прочие сокровища из порабощенных стран в Европу, утонуло) и достояние государств любого общественного строя.

Произведения искусства хранятся музеями. Государства без музеев немыслимы.

Так «Франкофония» формулирует смысл и роль культурного наследия. Картина — гимн ему, тревожный гимн. Необходимый, когда памятники культуры одни государства напоказ взрывают, другие доводят безмозглым небрежением до руин.

Сокровища Лувра (весь он «о том, как мучились, любили, убивали, лгали, каялись и плакали») загодя были эвакуированы из Парижа и спрятаны в окрестных замках. Француз Жожар и немец Вольф-Меттерних, которым было ох как трудно доверять друг другу, оба рискуя, не допустили вывоза достояния Французской Республики, временно ставшей Французским государством, в Германию – вопреки приказу Риббентропа и притязаний гитлеровских бонз.

Джоконда усмехается

Единственный из российских режиссеров, Сокуров, историк и художник, уже сорок лет размышляет о Европе. Словно поворачивая на рабочем столе маленький пожилой континент, рассматривает его прошлое, военное и мирное, его ландшафты, изобразительное искусство, архитектуру, властителей, идеи, литературу, музыку.

Фильм «Робер. Счастливая жизнь» (1996) посвящен Юберу Роберу, который фигурирует и в «Франкофонии» как хранитель, проектант и художник Лувра. «Скорбное бесчувствие» (1983/1987) развивается на фоне Первой мировой войны; «Она была почти домашней, семейной, потому и особенно жестокой безумной… От нее на долгие годы останется злая память», — говорит теперь «Франкофония». «И ничего больше» (1987) — рассказ о наших союзниках в годы Второй Мировой/Великой Отечественной.

«Спаси и сохрани» (1987) – экранизация «Мадам Бовари»; «Мать и сын» (1997) отсылает к эстетике немецких художников-романтиков XIX века; «Молох» (1999) – первая часть тетралогии о власти, посвящена Гитлеру. «Русский ковчег» (2002) с его диалогом Автора и Европейца. Ну и «Фауст» (2011) — сильнейшая, простите, штука.

Все эти картины отозвались в идейном поле «Франкофонии». Она поверяет власть и искусство идеалами человечества, которые весь мир услышал по-французски (отсюда и «Франкофония»). Да, это знаменитые Свобода, Равенство и Братство; священные слова повторяет, заклиная, худощавая дева в шапочке с трехцветной розеткой — Марианна (Жоанна Кортальс-Альтес). Скользя по залам Лувра, она встречает Наполеона Бонапарта (Винсент Немет), и сколько бы этот завоеватель трофеев ни гордился собой, последнее слово – Libertе, Еgalité, Fraternitе – останется за той, что родилась на баррикадах.

Правда, Джоконда усмехается…

И формальные открытия Сокурова доведены здесь до абсолюта. В «Элегии дороги» (2001) режиссер уже отчетливо вводил зрителя не только в музей (Роттердамский Музей Бойманс ван Бейнинген), но и в живописное полотно («Площадь святой Марии» Питера Санредама). Призыв сбросить шкурку туриста, экскурсанта, чтобы испытать кайф погружения и соучастия, — еще один обертон его «музейных» фильмов.

Вслед за собственно кинокадром, Сокуров фантастически умеет заставить живописный холст и графический лист дышать и жить – без насилия над ним, без ущерба художнику или архитектору. Специальные объективы и зеркала, обработка изображения, феерическая работа с документальными материалами сами по себе ничего не объясняют; дело не в технических трюках.

Вовсе не ради фокуса Эрмитаж в «Русском ковчеге» глядел вам в глаза непрерывно полтора часа.

Россия – «другая Европа»?

«Франкофония», с ее подзаголовком на плакате «Элегия для Европы», рассказывает о Франции и Германии (фильм создан в их копродукции, а также Нидерландов; он уже приглашен на многие фестивали и куплен рядом стран; о показе в России сведений нет). Германия и Франция, со своей сложной совместной историей, — «европейские сестры», как говорит Сокуров. У каждой свой стыд за Вторую мировую; Франция не любит вспоминать себя в оккупации; потому, полагаю, «Франкофония» не показана в Канне.

Но ничуть не меньше этот фильм — о России, которой посвящены несколько сокуровских «Элегий…». Тема нашей Родины то глуше, то яснее в каждой картине режиссера. Часть Европы (Сокуров неизменно подчеркивает это), Россия воспринимается ею как другая, поскольку непредсказуема и делает иной выбор.

Отличие показано просто: большим эпизодом о Ленинградской блокаде и Эрмитаже, который в нее вмерз. В оккупированном Париже официанты разносят кофе, а немецкий язык все популярнее в вузах – в Ленинграде люди гибнут ежедневно тысячами… И до сих пор обжигает один лишь вопрос о подобной цене за свой город: нет общего ответа.

Основные ценности из Эрмитажа увезены; в его залах делают гробы, в подвалах лечат раненых и бомбоубежище. Солдатикам демонстрируют пустые рамы: здесь был Эль Греко, а здесь – Леонардо…

Так «вторым голосом» во «Франкофонии» звучит трагическая тема бессилия искусства: оно смысл истории – и не способно предостеречь, предупредить варварство. Музей – безусловно, храм, но сколько шедевров родилось из страха перед властью земных и неземных богов и в совершенной форме несут в себе энергию священного ужаса. Способна ли она умиротворять?

Нет ответа на самые серьезные вопросы. Уснули – сожалеет Сокуров – Толстой и Чехов; «Проснитесь!» — взывает Автор, понимая, что великая литература – единственный нам советчик, хоть и беспомощный в масштабе мирового океана.

В 1933 году граф Вольф-Меттерних напишет о вожде, который призывал вернуться к истокам немецкого народа, чтить произведения прошлого. «Интересы защитников памятников, — говорит Сокуров, — совпадали с идеологией тоталитарного государства. Опасное совпадение».

Перед усмешкой Моны Лизы придется размышлять и об этом парадоксе наших дней.

Заканчивается «Франкофония» неожиданно. Экран залит бордово-черным, весь. Звучит гимн России «в аранжировке Шопена». Постепенно красное уходит, оставляя экран черному.

Вот откуда Малевич.

А я вспоминаю, по странному сближенью, портреты членов последнего Политбюро – медленная, жуткая их череда, монтажная фраза из «Советской элегии» Сокурова (1989).

В музыке возникают чистые звуки клавиш рояля. И, постепенно, совсем другая, вольная, мелодия.

А потом кадр делается темно-синий и проступают буквы FIN.

«Франкофония» – о невозможности войны, и об океане внутри нас

Кино: «Франкофония» — фильм о Франции, сдавшейся без боя

«Франкофония» (Francofonia)

Франция — Германия — Нидерланды, реж. Александр Сокуров, в ролях: Луис-До де Ленскесаинг, Беньямин Утцерат, Венсан Немет, Джоанна Кортальс Альтс, Александр Сокуров.

Завершая очередной фильм, Александр Сокуров сидит дома, отвечает на телефонные звонки, пытается связаться со знакомым капитаном попавшего в шторм сухогруза и размышляет о судьбах ХХ века. Особенно его печалит тот факт, что в ходе Второй мировой войны Франция так легко сдалась оккупировавшей ее фашисткой Германии, видя в ней не агрессора, а вековую сестру-союзницу; враг у них был один, общий — большевистская Россия.

Трейлер фильма «Франкофония»

Фон, на котором идут вступительные титры, поделен на две полосы, черную и белую, — словно намёком, что к каждому мнению всегда можно относиться двояко: можно голосовать «за», можно высказаться «против». И хотя дальше Сокуров говорит, казалось бы, очевидные вещи, трактовать их тоже можно по-разному.

Вглядываясь в лица, из глубины веков смотрящие на нас с золотых рам Лувра, он восторгается ими («Французы — порода Европы») и признается, что вот такой народ хотел бы сегодня видеть. Вспоминая музейную лихорадку Старого света, делает одним из героев самого Наполеона (тот подводит камеру к своему портрету), превратившего Лувр в национальный музей. «Я воевал ради искусства!» — заявляет тиран, но оправдывает ли его такая «задача»? Таким же призраком бродит по величественным галереям сама Марианна, пленительное лицо Франции, неизменно предрекая одно и то же: «Свобода, равенство, братство». Но какова цена этой свободы — и что ж за равенство с фашизмом.

Кадр из фильма «Франкофония»

Франция купила тот мир, руками правительства Виши заключив сделку с Гитлером. Осмотрев опустевший Париж, фюрер остался видимо доволен, прекрасный город избежал бомбардировок. Киношники продолжили снимать кино, и даже Лувр не перестал устраивать выставки, хотя вся основная коллекция и была уже перепрятана во дворцах столичных предместий, а в залах оставалась только классическая средневековая скульптура.

«Что Лувр, когда Франция проиграла войну?» — восклицает рассказчик, и сам себе отвечает: а ничего, как стоял, так и стоит. Высокообразованные фашисты оказались прекрасно осведомлены о его непреходящей ценности. Не имеющими художественного значения тогда были признаны разве что памятники Восточной Европы — которая и оборонялась не в пример французам. «В России бились за каждую деревню, за каждый город», — напоминает режиссер, включая под пионерскую песенку страшную хронику ленинградской блокады и вновь напоминая, что в залах Эрмитажа в то время была обустроена мастерская по изготовлению гробов. «Как хочется всё это забыть», — вздыхает он, при этом всем свои фильмом недвусмысленно говоря: как бы ни хотелось, забывать о прошедшем ни в коем случае нельзя.

Кадр из фильма «Франкофония»

«Франкофония» — картина необычная. Не ждите от нее стандартного повествования, некоего попадающего под привычные рамки сюжета; это иная форма кинематографа. Здесь достаточно хроники, против которой не поспоришь; немало кадров из лент той эпохи (фраза «Закрыть газ!» читается нынче куда актуальнее прежнего). После слов «А если представить, как это было…» начинается реконструкция былых событий с нарочитыми «царапинами» на пленке. Автор рассматривает домашний архив немецкого дворянина, почти подружившегося с республиканцем-французом, рассказывает своим героям об их будущем и не устает спрашивать: «Почему искусство не хочет обучать нас предвидеть. »

Если «Русский ковчег» — другой «музейный» фильм Сокурова — был не столько экскурсией по Эрмитажу, сколько путешествием в историю России, то новая работа — как будто бы кружение хаотичных мыслей вокруг одной неоспоримой идеи, отправной точки в виде Лувра, выстоявшего в самые смутные времена на радость и к пользе будущих поколений. «Может быть, этот музей стоит дороже всей Франции. Кому нужна Франция без Лувра. » — вещает Сокуров, и уже хочется с ним радостно согласиться, как он продолжает: «…Ну, или Россия без Эрмитажа», — и тут, наверное, все-таки найдутся доводы возразить.

Кадр из фильма «Франкофония»

Здесь много размышлений вслух — и поначалу они отдают несусветной фальшью. «Что он так смотрит. — спрашивает автор, демонстрируя нам фотографию Льва Толстого. — Как будто знает, что нас ожидает». Но Толстой, как и также показанный нам Чехов, уснул вечным сном (фотографии «заснувших»), что дает повод для пышной фразы: «Двадцатый век начался с того, что отцы уснули», — портреты классиков сменяются групповыми фото народа. А что народ? Он как стихия морская, «нет ни смысла, ни совести», — или Сокуров вслед за Чеховым имел в виду нечто другое. «У народа океан вокруг, у человека — океан внутри», — поди расшифруй, что это значит.

Но даже известные натяжки, вероятно, нужны ему для чего-то большего — быть может, для того, чтобы зритель прорвался к некоему откровению даже через первичное неприятие фильма. «Вам еще не надоело меня слушать?» — лукаво интересуется режиссер, предвидя, вероятно, отрицательный ответ всего зала. Пролетая над крышами Парижа, он, возможно, всего лишь хочет сказать, что мы часто не задумываемся о подлинной ценности тех или иных вещей, кажущихся нам частичкой обыденного. Или то, что «темная» Россия и сейчас общий враг просвещенной Европы? Дорого ли стоит мир? Не дороже ли газа. Или же послание фильма в другом — сохраняйте музеи, пытающиеся любой ценой выжить посреди ураганного шторма.

Трактовок сказанного может быть много, поводов для размышлений Александр Николаевич дал своим фильмом предостаточно.

Кадр из фильма «Франкофония»

О «Франкофонии» Сокурова

В середине фильма «Франкофония», во время неспешного закадрового рассказа режиссера Александра Сокурова об архитекторе Лувра Пьере Леско, сидящий рядом со мной зритель недовольно фыркнул: «Как дед на завалинке». Я обиделся за фильм и за его создателя, а потом понял: в этом оскорблении есть осколок истины. Много поживший, много думавший человек спокойно, бесхитростно рассказывает мне с экрана про то, что его волнует. Говорит со мной. И с героями своего фильма он говорит. Обращается к ним напрямую, как ко мне. В конце концов, он – творец экранного мира. Его бог. Странный, правда, бог, отказавшийся от всемогущества.

Мне не припомнить, чтобы какой-нибудь фильм начинался так беззащитно. Поделенный на белый и черный прямоугольники экран, титры. За экраном голоса: «Ты где, Дёрк?» – «Да вот перевозим картины через океан. А тут шторм, понимаешь» – «Как же это вы в шторм-то вышли?» – «Ну, это наша работа. А как у тебя с фильмом, Александр?» Вздох: «Плохо. Не получается у меня фильм. Не складывается».

На экране – петербургская квартира Александра Сокурова. Стол, на столе – компьютер. На мониторе – палуба корабля с контейнерами. Шторм. Палубу заливает океанскими волнами. Сокуров разговаривает по скайпу со своим другом, морским капитаном Дёрком. Он ему признается, что фильм о Лувре во время нацистской оккупации не удается. Ему — на экране и мне, сидящему в зале. Такой беззащитной откровенности я не встречал никогда. Было два фильма о невозможности снять тот фильм, который тебе хочется снять. «Всё на продажу» Анджея Вайды и «8½» Федерико Феллини. Но они были защищеннее. В конце концов, и Гвидо Ансельми, и Анджей – не Феллини и Вайда. Это режиссеры, которых играют артисты. И с экрана рассказывается некая беллетризированная история.

А тут сам режиссер впрямую признается: не получается.

Зато получается (вольно или невольно) замечательный двойной символ. «Франкофония» Сокурова – рассказ о том, как в годы разбушевавшейся стихии войны, жестокости, голода, депортаций удалось сохранить мировую сокровищницу искусства – Лувр. Перед зрителем – зримый образ: шторм в океане и корабль, перевозящий картины. Один смысл. Есть и другой: тема, которую собирается взять в этом научно-популярном фильме режиссер, для него настолько сложна, все равно как в шторм перевозить картины с одного края света на другой.

В этом случае лучше отказаться от всемогущества творца. Где есть возможность, давать игровые кадры, где такой возможности нет, – документальные, и говорить с экрана, рискнуть вступить в диалог со мной, зрителем, и с теми, кто на экране. Стать одним из них, одним из персонажей фильма, у которого только одно преимущество. Он знает будущее. А они не знают.

Но знание будущего тоже ведь не прибыток. Не плюс, если ты не вне фильма, а в нем. Потому-то в начале фильма, после шторма, и появляется фотография Льва Толстого. Несколько ошеломляюще появляется. Удивляюсь, как сидящий рядом со мной зритель, которому кино не нравилось, не пробурчал: «Толстой-то здесь причем? Вали кулем – потом разберем, так, что ли?». Не так.

Потому что Сокуров обращается ко Льву Толстому, угрюмо смотрящему с экрана: «Лев Николаевич, вы же гений, могли бы предсказать, что ждет нас в ХХ веке? Предупредить? Молчит. Не отвечает». Всякий, кто читал удивительную «Четвертую прозу» Осипа Мандельштама, сходу опознает измененную цитату из этой навылет, на грани фола прозы: «Александр Иванович Герцен! Разрешите представиться. Кажется, в Вашем доме… Вы, как хозяин, в некотором роде отвечаете… Изволили выехать за границу? Здесь пока что случилась неприятность… Александр Иванович! Барин! Как же быть?! Совершенно не к кому обратиться!»

Именно, смежили очи гении, и обратиться совершенно не к кому. Однако это обращение еще и неожиданным образом рифмуется с финальной сценой фильма. Директор Лувра во время оккупации, Жак Жожар, и нацистский куратор Лувра, граф фон Меттерних, – в кафе. Меттерних: «Вы что-то грустны, мсье Жожар». Жожар: «Да и вам невесело, граф». После паузы: «У меня просьба: двух моих сотрудников арестовали». Граф просматривает бумаги, обещает освободить одного из арестованных. Они выходят покурить в подсобное помещение. Оба стоят, курят. Голос Сокурова за кадром: «Господин Жожар! Господин Меттерних!» Граф Меттерних (удивленно): «Кто это?» Голос Сокурова: «Господа, пройдите, пожалуйста, вот сюда». Граф и Жожар входят в небольшую комнатку. Стоят два стула у стены. Голос Сокурова: «Садитесь, пожалуйста». Француз и немец садятся. Голос Сокурова: «Хотите, расскажу вам ваше будущее?» Жожар и Меттерних переглядываются. Голос Сокурова: «Я все равно вам его расскажу». И рассказывает.

Немец и француз после этого рассказа молчат. Наконец Жожар закуривает и говорит: «Это бред. Какой-то бред». Вот она – отсылка к началу, к вопросу Льву Толстому: знал ли он, гений, будущее, мог бы предсказать? Ответ – здесь, в финале, да если бы и знал, если бы и предупредил, все равно никто бы не поверил.

Тема фильма формулируется на редкость просто и на редкость шокирующе: коллаборационизм, сотрудничество с оккупантами. Да еще и с какими оккупантами – с нацистами! Мы как-то не отдаем себе отчет, что это ведь проблема, и проблема непростая. А Сокуров говорит об этом, как о проблеме, просто так не решаемой. 1940 год. Франция еще не разгромлена, немцы рвутся к Парижу. Оборонять Париж до последнего? Чтобы в результате камня на камне в нем не осталось? Или поступить так, как поступили французы: объявить свою столицу открытым городом? В большинстве своем эвакуироваться, бежать. Сохранить один из самых красивых городов мира.

На экране – вход немцев в Париж. Их встречает пустой город. Абсолютно пустой. Вымерший и целый. Гитлер едет по пустому городу. Оглядывает покоренную столицу. Иронический, закадровый комментарий Сокурова. «Осматривается. Вроде все на месте. Эйфелева башня стоит. Ну и хорошо». Вот главный герой фильма Жак Жожар, ветеран первой мировой, туберкулезник (потому сейчас и не на фронте). Он организовал эвакуацию картин из Лувра. Они спрятаны до лучших времен в сухих подвалах пригородного парижского замка. В Лувре остались только статуи.

Немцы входят в город. Что делать Жожару? Бежать из Парижа? Заминировать Лувр – так не доставайся ты никому? Он остается. Встречает вежливых оккупантов. А с чего бы им не быть вежливыми? Как шутил Черчилль: «Не представляет труда быть вежливым с человеком, которого ты собираешься убить».

Жожар сам с ними вежлив. Сидит напротив графа Меттерниха, директора нацистского департамента Kunstschutz (охраны памятников) во Франции, осторожно беседует. Смотрит, вглядывается. Кто он – белокурый, долговязый, голубоглазый, длиннолицый аристократ-нацист – первый враг ему, французскому директору Лувра, или что-то в дремучей нацистско-аристократической душе шевельнется человеческое. Что отвешено ему, Жаку Жожару, и его Лувру? Девять граммов свинца и разграбление или что-то иное? Это ведь теперь и от него, от Жака Жожара, зависит.

По-моему, самый сильный эпизод фильма – проход Жожара по коридорам пустого Лувра. Жожар идет вдоль пустых стен и бормочет: «Я сотрудничаю с врагом, но я знаю, почему я это делаю». Политики и генералы не смогли организовать сопротивление врагу, солдаты не смогли остановить врага, вообще-то не выполнили свой долг. А у Жака Жожара – свой долг: сберечь Лувр, директором которого он назначен. И он этот долг выполнит, да, сотрудничая с врагом. Ни одной картины и статуи из Лувра в Германию вывезено не было. Здание не пострадало. Никак, никоим образом. Долг выполнен.

Но Соку ров принадлежит другой истории, другой стране. Поэтому стык в стык с пустым уцелевшим Парижем – кадры блокадного Ленинграда, Эрмитаж с вылетевшими от бомбежки стеклами, трупы на улицах, убитая девочка, женщина, волочащая мертвеца на салазках, – ад. Ведь тоже красивейший город мира, но тут иной подход к проблеме. Драться до последнего, ничего и никого не жалеть. Только так можно остановить зло оккупантов. И получить кровавую бойню.

Это уж как ты сам решишь, на что решишься. Потому что перед тобой, если на тебя валится океанский вал истории, проблема, а не простая арифметическая задачка, дважды два четыре. Вот это понимание того, что перед тобой проблема, и делает самым сильным элементом в фильме интонацию рассказчика, Сокурова. Не знаю никакого другого фильма, в котором была бы так сильна интонация. Спокойная, сдержанная, внутренне напряженная, печальная интонация много пожившего, много думавшего человека.

Сокуров предупредил Европу об опасности этнического и культурного смешения

На Венецианском кинофестивале режиссер произнес речь, которая не понравилась западным журналистам

04.09.2015 в 18:58, просмотров: 8160

На 72-ом Венецианском кинофестивале показали фильм Александра Сокурова «Франкофония», в производстве которого Россия не участвовала. Это совместный проект Франции, Германии и Голландии. В день, когда Сокуров давал пресс-конференцию, фестиваль замер в ожидании Джонни Деппа, приехавшего представлять гангстерский фильм «Черная месса». С 8 утра юные создания поджидали своего кумира у фестивального дворца, разбив зонтичный лагерь, чтобы хоть как-то укрыться от палящего солнца. В семь часов вечера Депп появился на звездной дорожке. Встречали его с портретами, в масках с его же лицом.

Джонни Деппа на экране не узнать: с залысинами, широченным лбом, неровными темными зубами, грубой, рябой кожей. Его «бесславный ублюдок» воспитывает рыжего мальчишку, играет в картишки с пожилой мамашей, а все остальное время бесцеремонно обходится с презренными людишками.

Пресс-конференция «Франкофонии» прошла под крики, несшиеся с «фотосесии» Джонни Деппа. Журналисты начали активно заполнять зал пресс-конференций: через полчаса после «Франкофонии» в него должна была ступить нога Деппа. И с этим ничего не поделаешь, голливудские звезды дороже всего. Когда-то Занусси и Михалков радовались, что на их пресс-конференцию собралось столько журналистов. А людской наплыв объяснялся тем, что следом шла встреча со звездами Голливуда. Но интерес к «Франкофонии» все-таки был колоссальный. На первом вечернем показе зал был впервые переполнен.

В первую же минуту на экране появляется сам Сокуров, мы слышим его закадровый голос. И потом он сидит у компьютера в собственной квартире и на протяжении всего фильма рассказывает о том, что наболело.

Формально, «Франкофония» — о Лувре времен Второй мировой войны, о том, как в Париж вошел Гитлер, а сокровища знаменитого музея к тому времени уже вывезли из города. Но на самом деле, это разговор о времени и о себе.

Начинается все с Льва Толстого, который смотрит на нас горящим взором с экрана. Сокуров сообщает, что Толстой уснул, то есть ушел в мир иной, и теперь не с кем поговорить. Да, но есть же Чехов. Вот уже он перед нами, но тоже заснул вечным сном.

«XX век начался с того, что отцы уснули — сообщает за кадром Сокуров, — Чехов уснул. К кому обратиться?» И он все время звонит далекому Дерку, своему другу, который бороздит неизвестно какие моря. Кто он, этот человек, так и остается загадкой. На экране, рассекая волны, движется судно. На его борту – шедевры мастеров, которые перевозят в специальных контейнерах через океан.

Сокуров рассуждает о природной и исторической стихии, в последней — нет ни смысла, ни совести.

И вот Париж. Но и в самый счастливый город приходит беда 1940 год. По опустевшим улицам въезжает Гитлер. Но куда же подевались подданные Франции? Кругом – пустота. Даже не понятно, что на экране — хроника в чистом виде с участием Гитлера или же совмещена она с постановочными сценами, снятыми под документ.

Сокуров умело о использует то, что у других выглядит отвратительно, когда документальные кадры грубо соединяются с игровыми кусками, скверно сыгранными второсортными артистами. Повествование, подобно волнам, катится дальше: кому нужна Франция без Лувра и что такое Россия без Эрмитажа? «Не знаю, каким бы я был, если бы не видел глаз тех, кто жил до меня?» — говорит Сокуров, вглядываясь в полотна старых мастеров.

Сокуров беседует с тогдашним директором Лувра, после смерти которого личные архивы пропали. Нет уже на земле людей, знавших его, и невозможно установить многие факты. Но пока он перед нами, и есть возможность расспросить его. И граф Меттерних рядом – свидетель важных событий. Сокуров расскажет им о будущем, вплоть до похорон каждого из них. Сами-то они об этом знать не могут.

Некоторые рассуждения автора вызывают смех. Как еще воспринять смелое заявление, обращенное к немцам: «Вы удивлены, что Германия проиграла войну? А когда она выигрывала?»

Финальная часть «Франкофонии» посвящена блокадному Ленинграду. Мы видим людей, еле бредущих по городу, набирающих воду прямо на улице из каких-то ложбин. Вчера тут лежал умерший от голода ребенок, а потом исчез. Или вот женщина лежит без ног. Ее постигла та же судьба.

Воспоминания тех, кто пережил блокаду, хорошо знакомы Сокурову, автору фильма «Блокадная книга». Когда-то у него была еще одна хорошая картина — «Элегия дороги», где он бродил вдоль полотен мастеров, словно входил в них, рассуждал о жизни. Ее мало кто у нас видел. Зато европейцы помнят. Кажется, именно там и начиналась «Франкофония», вызвавшая у европейцев неоднозначную реакцию. В ней усмотрели менторский тон и высокомерие.

Заканчивается «Франкофония» мерцающим красным прямоугольником и музыкальными обрывками: «Союз нерушимый республик свободных…». Его перебивает «сумбур вместо музыки», напоминающий похоронный марш, исполняемый на расстроенном музыкальном инструменте. Красный цвет экрана сменяется зеленым. И опять похоронный марш накладываются на слова «Партия Ленина нас к торжеству коммунизма ведет». «Цели государства и искусства не совпадают» — скажет Сокуров.

Кто-то из европейских журналистов предложил ему и дальше снимать такого рода кино. «Не думаю, что мне нужно специализировать на нем и снимать о музеях, — ответил Сокуров, — Для этого есть телевидение. Да и музеи и сами производят такое кино. Это частная, отдельная история, когда музей становится одним из персонажей фильма.

Когда-то форма имела для меня большое значение, сейчас главное — смысл. Важнее индивидуальное решение, которое выражается через индивидуальный взгляд. Мы стремились помочь вам почувствовать сердечное волнение.

По многим вопросы, с которыми столкнулся Старый Свет, политики решения не имеют. Простые вопросы закончились, а на сложные они ответить не умеют, а может, не умели никогда. Никакого обновления на основании исторического опыта не происходит. Все остается по-старому. Как было перед Первой и Второй мировыми войнами. Писатели, кинематографисты все время вбрасывают свои идеи, но изменить ничего не могут. Единственное что в их силах — это обратиться к вашей душе и что-то в ней пробудить».

Вопросы жизни и искусства остаются для Александра Сокурова главными: « Как можно сделать выбор между жизнью человека и искусством? Готов человек отдать жизнь за искусство или нет? Или за политику. Многие ли готовы? Не многие. Сложный выбор. Почему наш фильм называется «Франкофония»? И что это такое? Это любовь к Франции, всему французскому, к идеалу.

Надо вглядываться в лица друг друга и видеть то, что нас объединяет и разъединяет. Разные культуры сливать, миксировать нельзя. С искусством нужно обращаться как с хрустальными вазами. Но, в отличие от разбитой вазы, его не склеить. Надо понимать, насколько опасно слишком тесное этническое сближение, сближение религиозных культур. Национальное искусство надо защищать.

Знаю, что эта идея не очень популярна в Европе. Но нам из России виднее, потому что мы любим Европу. Мы ценим Италию, Францию. Как дорога нам Германия! Не растворяйтесь в культуре! Нельзя сближаться настолько, что лица общего не увидеть. Просто берегите себя», — этими словами Александр Сокуров слегка шокировал европейцев, лишний раз заставив их задуматься о загадке русской души.